[расклад второй]
Можно было проделать это прямо у барной стойки, на которой я только что оттанцевала: белая ворона в алом пончо и высоченных сапогах. Девицы, крутившиеся тут же, с любопытством поглядывали на экзотку, чей, как они выражались, прикид резко контрастировал с боевой их экипировкой, созданной для того лишь, чтобы выгодно оттенять тату и пирсинг… (примеч. авт.: музыка заглушает голос). Итак, мысленно мы проделали это не раз и не два: и проделывали ровно столько времени, сколько требовалось френдше, дабы расслабиться в моноотрыве (я называла это “аутодайвинг”), — белая ворона в черном пиджаке и красной шляпе, моя френдша, как выражались истекающие слюной boy’чики, зажигала: на нее смотрели, ее оценивали, но и только — она извивалась для себя, причем довольно эффектно. Что ж! Давно я не видела таких самодостаточных, если угодно, танцеff в клубе с сомнительной репутацией. Давно не пила столько текилы. Давно не позволяла незнакомому boy’чику обнимать себя. А ведь, мелькнуло, он чудо как хорош: волнистая шевелюра, ямочки на щеках, горящие глаза… да еще и крепыш… раньше мне нравился подобный типаж.
Раньше, гм.
Boy’чик интересуется, кем я работаю, — не хочется врать, я говорю правду, правду, правду и ничего, кроме правды; boy’чик сатисфакнут ответом — boy’чик улыбается и тут же тянет одеяло на себя — к тому же давит на жалость: сами мы не местные, к тому же ни черта не помним, бла-бла… конечно, он врет, ну конечно: мне нет до этого дела, впрочем, и от скуки я спрашиваю, сколько ему лет; столько-то, докладывает питерский boy’чик, а тебе?..
Чем чаще я говорю правду, правду, правду и ничего, кроме правды, тем выше взлетают брови — густые, темные, ага, — у моего потенциального, гм, партнера, с которым мы проделали это мысленно раз этак пять. Он искренне удивлен. Он не может поверить: нет-нет, не может быть, ты шутишь, тебе от силы двадцать ше… Ja-ja, boy’чик, ja-ja, не парься! Ты потрясающая, шепчет boy’чик, гладя мое лицо, ты потрясающая, ты ведь не уходишь? Еще текилы?..
Я киваю и запрыгиваю на барную стойку — мое тело кажется мне невесомым, мое тело кажется мне бестелесным, мое тело кажется мне не моим: э, кажется, ребят и впрямь “заводят” мои конечности; boy’чик не сводит с меня глаз, boy’чик целует меня и кладет в карман брюк несколько пятитысячных: его пальцы скользят по атласу, его пальцы касаются моей спины — кажется, мы и впрямь сделаем это у барной стойки… “Эй! — френдша хлопает меня по плечу. — Пора сва…” — я обожаю ее за трезвость мысли. Шестьдесят процентов населения ЮАР ВИЧ-инфицированы, говорю я boy’чику и развожу руками: статистика-с! Риск ЗППП блокирует любые безумства, к тому же boy’чик всего лишь boy’чик, а у меня — Sasha (“Sasha, kak pogoda na Marce? Moja po tebe skuchaet…” — смс).
Мы уносим ноги из “Голодного койота”; boy’чик, впрочем, увязывается за нами — никто, собственно, и не против — не против, несмотря даже на то, что шестьдесят процентов населения ЮАР ВИЧ-инфицированы. “В конце концов, мы не в Южной Африке, — говорит boy’чик. — В конце концов, я никогда в жизни не изменял жене… В конце концов, даже если я тороплю события…” — boy’чик явно смущен; похоже, у него и впрямь нелады с головой — впрочем, до головы его нам с френдшей нет дела: барный поход в самом разгаре! Так мы оказываемся в Gogol’e, быстренько опрокидываем серебряную текилку, а затем сворачиваем в одно чу-удненькое местечко, упоминать которое я, пожалуй, даже не стану. Вoy’чик заказывает шотландский Auchentoshen Three Wood (расшифровка в меню “Очентошен” забавляет): пятьдесят миллилитров — восемьсот рэ; я же останавливаюсь на штучке под названием “В постели” — “Хеннесси”, светлый ром, апельсиновый ликер, сауэр микс… Что такое “сауэр микс”, я понятия не имею — френдша, впрочем, тоже: френдша немного грустит, но в целом держится молодцом — особенно приятна молодцеватость, когда, глядя в окно, она очень четко и внятно произносит: “Люди, как правило, не отдают себе отчета в том, что в любой момент могут выбросить из своей жизни все, что угодно. В любое время. Мгновенно”. Что-то знакомое, говорю я, листая меню и соображая, взять ли, скажем, “Белого русского”, отдающегося со всеми своими потрохами в виде калуа, водки и сливок по четыреста пятьдесят за сто сорок, или замахнуться на “Оргазм” по той же цене, но за сто тридцать, — неизвестно, можно ли рассчитывать на boy’чиковский бумажник. “Кастанеда”, — зевает френдша. “Ага…” — киваю я и натыкаюсь на коктейль “Хиросима”: самбука, бейлис да гренадин с абсентом: нормальный такой шот-дринкс… становится неуютно. Я вспоминаю — всплывает — Плеснера, твердившего не только о реакциях на стимул, но и о рефлексиях по поводу этих самых реакций. В общем, я рефлексирую, а следовательно, существую. Да что с тобой, изумляется френдша, ты сама не своя. Хиросима души моей, пошло стебусь я и беру boy’чика за руку: “Ты действительно не помнишь, где живешь?”, которую он — мамадорогая, представьте себе — нежно целует со словами: “Я не помню не то что где — я не помню зачем!”; кажется, он делает все возможное, чтобы не расклеиться окончательно: точно, мамин клиент! Я звоню ей и спрашиваю, можно ли приехать; вид boy’чика больше не возбуждает — похоже, ему и впрямь нужна помощь…. Черт! Могли бы догнаться… а утром — “Дарджилинг”: чай, известный в планктоне как “Ох…нное утро”: впрочем, при отравлениях и с похмелья трава эта действительно помогает. Где взять траву, которая обеспечит мне нуль-транспортировку на Марс? Уж теперь-то я точно знаю, что там есть жизнь!..
Мысли швыряет. Так, если верить статистике, в сортире человек проводит в среднем три года. Двадцать три с лишним — спит. Два года курит. Еще пару лет сливает в “шопинг”. Три года ленится. Дорога занимает восемь с половиной лет… Восемь с половиной, ага: я морщусь. Вот вам и заливные луга с озерами да лесами девственными, вот вам и цапля, вот и сапсан!.. Оказывается, “снять” boy’чика — целая проблема! Только решишь развеяться — и тут же: кто я, где я… Как говорит френдша, “boy’чики — как мыши: отдельно смотришь — хороший, трогательный зверек, а как в доме заведется — сразу хочется отравить”, — welcome: эти, конечно же, назовут смех и плач непроизвольным выражением переживаний… Ок, смеяться после лопата.
[расклад третий]
Квартира, в которой я оказался, напоминала музей: классика, барокко, модерн — все смешалось в странном этом пространстве, до которого, по правде сказать, мне не было никакого дела. Койотская барышня, подтолкнув меня к массивной двери, шепнула: “С маман не спорь — спрашивай, что надо, и уходи… а моя спальня во-он…” — последнюю фразу я, что называется, не расслышал: до плотских ли утех, как пишут в особого рода романах, “с таинственной незнакомкой”, когда ты в прямом смысле с самого утра только и делаешь, что ищешь себя? Я кивнул и вошел в пропахшую благовониями комнату; алкогольный туман в голове потихоньку рассеивался.
Дама, сидевшая в кресле, — нечто среднее между колдуньей и феей, если, конечно, допустить, будто они все-таки существуют: про себя я окрестил ее ведьмой, — едва кивнув, указала мне на колоду карт и велела взять в руки. Что ж, наверное, лишь безысходность толкает человека на такие вот жалкие, как мне тогда казалось, попытки прочтения ситуации. Впрочем, терять было действительно нечего: внутренне я сдался, а как только это произошло, словно бы впал в транс, — да так оно, по сути, и было. “Огонь, Земля, Вода, Воздух, дайте мне силы! — зашептала ведьма. — Дайте силы, чтобы свершить могла я то, что задумала! Огонь, Земля, Вода, Воздух…” Перед глазами поплыло: все это напоминало гипноз — словно книгу, листал я “главки” из прошлого (они, как ни странно, более всего походили на шелуху, отслаивающуюся от луковицы), но нигде — нигде! — не видел себя настоящего… Не скажу, сколько продолжался сеанс, — скажу лишь, что отождествиться со своим прошлым, несмотря на мастерски снятое “кино”, мне так и не удалось, ну, а когда ведьма сказала, что со мной “хорошо поработали”, имея в виду целенаправленное воздействие на ментал, точнее — стирание некоей информации, я совсем приуныл. “Перемешай Старшие Арканы, вытяни четыре и, не открывая, положи сюда…” — сказала она; сделав это, я снова неожиданно отключился, а очнувшись от резкого щелчка по носу, увидел, что ведьма все еще колдует над картами: “Дурак, Дурак рулит, причем Дурак перевернутый. Неподконтрольные силы. Не той дорогой идешь, знаков не видишь… вслепую все! Опасность большая. — Ведьма посмотрела на меня в упор и медленно, почти по слогам, произнесла: — Память за три сеанса верну, остальное отрабатывать будешь: карма, boy’чик! — криво усмехнувшись, она вдруг крикнула: — Сёй! Сёй! — Баба Лена, едва не тронулся умом я. — Сёй, сволочь! Когда Русь-то крестили, не все добровольно шли… В речке обращали: кто не хотел, того к воде и сволакивали… Вот те и сволочь… Нехристь ты, Непомнящий, тетеря беспамятная…”
Баба Лена подкладывает в тарелку дымящуюся оленину. Я, кажется, теряю сознание. В маленькой лесной избушке тепло.
